Эвальд Васильевич Ильенков родился в 1924 году. Окончил философский факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. Доктор философских наук. Старший научный сотрудник Института философии АН СССР. Лауреат премии имени Н.Г. Чернышевского. Автор книг "Диалектика абстрактного и конкретного в "Капитале" Маркса", "Об идолах и идеалах", "Диалектическая логика" и ряда других работ по проблемам диалектической логики и истории философии.

Эксперимент
Философ Э.В. Ильенков: "Воспитание "ума" (способности мыслить) начинается в загорском интернате не с обучения языку, но с воспитания способности жить по-человечески, с вовлечения ребенка в активную жизнедеятельность по нормам человеческого бытия".

Дискуссия
Разговор о науке и нравственности, начатый в прошлом году на страницах "Молодого коммуниста" (№7, 9 и 12), продолжают читатели журнала.

     Когда умирает достойный человек, о нем принято писать некролог. Однако в данном случае этот печальный жанр не подходит никак. При всем желании невозможно отделить тут личность человека от его дела, которое продолжает жить, ибо воплощено не в мертвых вещах, а в живых людях, и грустный повод для рассказа о нем только еще острее заставляет почувствовать рядом его плечо - плечо живого друга, продолжающего идти рядом. Плечо товарища, который никуда не может уйти, даже если бы захотел…
     Этим ощущением пронизаны все четыре рассказа об Александре Ивановиче - об "А.И.", как привыкли его называть авторы, - Саша Суворов, Юра Лернер, Сергей Сироткин и Наташа Кремнева, - его воспитанники, его друзья. Он был и навсегда останется для них самым лучшим и самым близким другом, самым добрым и самым умным старшим товарищем, человеком, по которому можно уверенно равняться во всем: и в жизни, и в труде, и в отношениях с другими людьми. Так же уверенно, как по компасу, прокладывают путь корабли в море.
     Все четверо - воспитанники А.И. - студенты факультета психологии Московского государственного университета, теперь уже четвертого курса. Восьмого семестра, чтобы быть еще точнее. Наверное, никто другой не смог бы рассказать о личности Александра Ивановича и о его педагогических принципах лучше, чем они, с таким же остро непосредственным и в то же время с таким же профессиональным пониманием и человека, и его дела. Это так, несмотря на то, что ни одни из них никогда не видел его лица и не слышал его голоса. Зато с самого раннего детства им хорошо знакома его рука, дружеская, умная и чуткая рука. Через нее, через руку, он и открывался им весь, умный и чуткий друг, и открывался гораздо полнее, чем сотням людей, видевших его лицо и слышавших его голос.
     Дело в том, что Саша, Юра, Сергей и Наташа - люди трудной и в силу ее особенной трудности героической судьбы. Всех четверых в детские годы постигло одинаковое несчастье. Болезнь лишила их сразу и зрения и слуха.
     Для них навсегда погас свет, умолкли звуки. Наступила беззвучная тьма, вечная безмолвная ночь. Слепоглухота. Эта беда обернулась бы катастрофой и для них, и для их семей, для близких, если бы не Александр Иванович. Если бы не разработанная им и его учителем, Иваном Афанасьевичем Соколянским, специальная педагогики - тифлосурдопедагогика, как ее называют в научной литературе, - теория и практика воспитания и обучения детей, лишенных (или рано лишившихся) и зрения и слуха сразу.
     Для психического развития слепоглухота имеет последствия катастрофические. В этом случае вообще не возникает человеческая психика, сознание, и жизнь ребенка становится похожей скорее на жизнь растения. Он дышит, переваривает пищу, увеличивается в размерах, и это все. Или почти все. Безработный мозг остается в состоянии глубокого беспробудного сна, сне без сновидений, без проблеска сознания, без потребностей и желаний. Эта беда случается, по счастью, не так уж часто, но случается, и медицина пока бессильна справиться с нею и ее роковыми последствиями.
     Тут и встретились их жизни с жизнью Александра Ивановича Мещерякова. Он был выдающимся педагогом и психологом. Теперь это можно сказать вслух, громко, во весь голос, не опасаясь возбудить нем чувство неловкого смущения. Он был человеком удивительно доброты и скромности. Громких слов не любил, они всегда его смущали, он оборонялся от них шуткой, юмором, иронической улыбкой, сразу же отбивавшими охоту такие слова при нем произносить. Он прекрасно понимал, какое огромное и трудное дело он делает, но предпочитал всегда говорить о существе дела, о его трудностях, о том, что до сих пор не получается, несмотря на все старания, о том, чего обязательно надо добиться, что преодолеть, что исправить, а не про "успехи и достижения".
     Зато успехам ребятишек, своих воспитанников, Александр Иванович радовался всегда живо, по-детски непосредственно, зорко подмечая их там, где равнодушный глаз не заметил бы нечего, достойного внимания. Вчера Рита взяла в руки ложку. Фаниль освоил новый жест. Лена дактильно (то есть с помощью пальцевой азбуки) попросила куклу. Тамара наконец улыбнулась…
     А потом: двенадцать ребят зачислили в бригаду коммунистического труда! Шестерых приняли в комсомол! Четверо стали студентами Московского университета!
     Это уже многим казалось неправдоподобным. Ведь до недавних пор считалось, что перед барьером слепоглухонемоты бессильна любая педагогика, а те редкие случаи высокого развития слепоглухонемых, которые были известны всему миру, воспринимались как исключения, скорее подтверждающее правило. Так дело и выглядело до тех пор, пока в результате многолетних усилий Ивана Афанасьевича Соколянского и его учеников - Ольги Ивановны Скороходовой и Александра Ивановича Мещерякова - в Загорске не был создан интернат для слепоглухонемых детей. Около пятидесяти ребятишек разного возраста были привезены сюда со всех концов страны. Это было смелое, но тщательно и серьезно продуманное заранее начинание.
     Вряд ли требуется разъяснять его гуманистическое - человеческое - значение. "Ни наши слезы, ни самые лучшие врачи, ни одно учреждение не могли помочь нашим детям. Помог Александр Иванович, открывший вместе с А.И. Скороходовой специальную школу… В этой наши дети научились читать, разговаривать, работать, стали полноценными людьми… Они очень хорошие работники, очень сосредоточены и аккуратны в работе. Если им создать условия, они принесут несомненную пользу стране в умножении материальных и духовных ценностей". Это строки их письма, под которым стоит более 50 подписей - подписей родителей. Можно ли тут что-либо добавить?
     Некоторых разъяснений требует, однако, другая, не столь очевидная сторона дела.
     Его общенаучный, общечеловеческий аспект, или, иначе, его значение для общей педагогики и психологии, для понимания возможностей и закономерностей развития человеческой психики вообще. Один из ведущих ученых нашей страны как-то сравнил значение загорского интерната для педагогики и психологии со значением, которое имеет для современной физики циклосинхрофазотрон в городе Дубне. Это сравнение может показаться на первый взгляд неожиданным парадоксом. Ведь слепоглухота и создаваемые ею условия психического развития действительно представляются чем-то из ряда вон выходящим, чем-то совершенно непохожим на "норму", а тифлосурдопедагогика - очень специальной, очень узкой и специфической отраслью науки и практики. Да, на первый взгляд так и кажется. А на самом деле все обстоит как раз наоборот.
     Чем пристальнее всматриваешься в суть дела, в работу воспитателей и учителей загорского интерната, тем отчетливее выступает на первый план то обстоятельство, что врожденная (или рано приобретенная) слепоглухонемота не создает буквально не одной специфической психолого-педагогической проблемы. Специфической оказывается тут исключительно техника обращения и общения с детьми, а суть дела, суть работы с ними и ее результаты не заключают в себе ровно нечего специфического. Все это наши проблемы, стоящие перед каждой матерью и перед каждым отцом, перед любыми яслями и любым детским садом, перед каждой школой и пред каждым вузом.
     Но - и это особенно важно - слепоглухонемота ставит эти проблемы гораздо острее и "чище", а далее - что, пожалуй, еще важнее - исключает возможность мнимых решений, половинчатых педагогических мер и педагогического легкомыслия, педагогической рутины, основанной на доморощенном "опыте".
     Дело в том, что нормальный (зрячеслышащий) ребенок развивается под воздействием самых разнообразных, перекрещивающихся и противоречащих друг другу (а потому друг друга взаимно нейтрализующих и корректирующих) фактов, влияний Грубые промахи семейного воспитания зачастую исправляет здесь двор или детский сад, со школьной педагогикой конкурируют и телевизор, и случайно складывающиеся микроколлективы, и улица, и кружки в Доме пионеров, и многое, многое другое. Переплетаясь между собою, все эти влияния и дают в итоге эффекты, никак не предусмотренные заранее некем, то радующие, то огорчающие, но всегда неожиданные. Пока интегральные итоги воспитания остаются более или менее благополучными, они никого не заставляют над собой задумываться, а кода такая стихийная педагогика приводит к явно нежелательным последствиям, начинаются безуспешные поиски виновных. Школа жалуется на семью, семья - на школу и т.д. и т.п. Все старались сделать как лучше, а в результате получилось черт знает что… В запасе всегда остается, впрочем, спасительно-успокоительный тезис о врожденной испорченности (или, наоборот, одаренности).
     В случае слепоглухонемоты все исключено, и воспитателю приходится брать на себя полную ответственность за плоды своих стараний. Тут ему никто не мешает, но никто не может и помочь скорректировать перекосы и заполнить пробелы в его педагогике. Слепоглухонемота поэтому оказывается жестокой и острой проверкой педагогических способностей воспитателя, его умения привить ребенку все атрибуты нормальной человеческой психики: ум, волю, речь, потребности в общении с другими людьми, интерес к окружающему миру, аккуратность, терпение, умение заполнять свой досуг содержательной игрой и даже просто улыбаться или плакать. Ибо само собой тут ничего не возникает, и воспитать ум вы сможете лишь в том случае, если точно знаете, чего именно вы хотите и ясно представляете себе, что такое ум, как этот ум связан с речью, с деятельностью руки, с потребностью в общении с другим человеком и т.д. и т.п.
     Семья, как правило, с этой задачей справиться не в состоянии. И по очень простой причине. По той же самой причине, по которой так часто вырастают в семьях избалованные, капризные и крайне несамостоятельные в жизни дети. Кажется совершенно естественным, когда мать удваивает заботы в случае болезни ребенка. Если же ребенок родился (или стал) слепоглухонемым, жалость к нему и заботы о нем удесятеряются, и такое отношение к нему, "убогому" и "несчастненькому", кажется само собою разумеющимся проявлением родительской любви. Для ребенка и за ребенка тут стараются делать буквально все - своими руками. В итоге сам ребенок не научается делать буквально нечего. Он не знает даже, что у него есть собственные руки, и навсегда остается несамостоятельным отростком материнского тела.
     И тогда никакая сколь угодно изощренная тифлосурдопедагогическая техника не поможет научить его понимать человеческий язык, говорить, читать, мыслить. Ибо не в ней, не в технике перевода языка звуков на "дактильный" язык (с помощью пальцевой азбуки*), тут загвоздка. Загвоздка - в отсутствии потребности в деловом общении с другим человеком. Эта специфически человеческая потребность формируется лишь там, где налажено и систематически осуществляется реальное деловое общение взрослого и ребенка. Именно деловое общение, то есть общение в рамках и по поводу совместно совершаемого дела. Пусть это дело вначале состоит всего-навсего в том, чтобы есть суп с помощью ложки, мыть руки под краном или надевать штаны.
     Вначале взрослый руководит всеми действиями ребенка. Здесь это слово "руководит" приходится понимать вполне буквально. Это значит, собственно, что все действия совершает тут рука взрослого, а ручонка ребенка пассивно (а иногда и сопротивляясь) повторяет весь рисунок ее движений, и лишь постепенно ребенок становится соучастником действия взрослого, начинает - вначале робко и неумело - "помогать" руке взрослого. Вначале активность принадлежит на все 100 процентов руке взрослого, в конце она на все те же 100 процентов должна быть передана руке ребенка. Вместе со стопроцентной ответственностью за выполнение всего действия в целом.
     Есть ли тут хоть что-нибудь специфическое для воспитания слепоглухонемого ребенка? Ровно ничего.
     Однако есть одна важнейшая деталь, которая далеко не всегда учитывается "обычной" педагогикой. А именно: активность руки взрослого должна убывать ровно в той мере, в какой прибывает активность ручонки ребенка. Если вы продолжаете руководить ею с такой же силой, как и вначале, не заметив, что эта ручонка делает робкие и неловкие попытки вам помочь, то эти попытки быстро прекращаются. Активность руки ребенка угасает, и тогда уже никакими понуканиями вам не удастся разбудить ее вновь. Рука ребенка становится пассивно-послушной, "удоборуководимой", но делать что-либо сама уже таки и не научится. А зачем ей стараться, если она привыкла к тому, что рука взрослого сделает все и скорее, и точнее, и увереннее? В этом случае она и останется навсегда безвольно-послушным орудием чужой психики, психики взрослого, а собственные психические "механизмы" управления деятельностью так и не станут формироваться…
     Понимая эту коварную диалектику превращения активности взрослого в собственность ребенка, Александр Иванович всегда настойчиво требовал от воспитателей и педагогов загорской школы величайшей внимательности к малейшему проявлению самостоятельности маленького человека на любом этапе его приобщения к человеческой культуре. При малейшем намеке на самостоятельность в осуществлении действий сразу же ослаблять руководящие усилия! Это первая заповедь его педагогики, основанная на тонком понимании психологии процесса "очеловечивания", процесса формирования человеческой психики. Иначе нельзя. Иначе вам так и придется всю жизнь опекать воспитанника, водить его за руку. И вовсе не только в таком простом деле, как еда с помощью ложки и вилки. В любом деле. Деталь, весьма поучительная для любого педагога, для любого воспитателя.
     А однажды сформированная способность действовать самостоятельно становится неодолимой потребностью, рождает ощущение ответственности за осуществление всего дела - действия в целом. И это скажется потом во всем: и в учебе, и в работе, и в отношениях с другими людьми, и в мышлении.
     Если же вы не сумели сформировать эту драгоценнейшую нравственную черту личности уже в раннем возрасте, то потом не помогут уже никакие моральные проповеди… Здесь опять-таки ничего специфичного для тифлосурдопедагогики нет.
     А разве есть что-нибудь специфическое, касающееся только слепоглухонемоты, в том, что воспитание ума (способности мыслить) начинается в Загорске не с обучения языку, но с воспитания способности жить по-человечески, в вовлечения ребенка в активную жизнедеятельность по нормам человеческого бытия, человеческой культуры, вначале элементарно бытовой, а затем трудовой и нравственной? Опыт загорской школы доказывает неоспоримо, что на почве развитой потребности в деловом общении с другими людьми "язык" прививается естественно, успешно, быстро. А вот в обратном порядке нельзя сформировать ни того, ни другого - ни человеческого поведения, ни способности пользоваться языком как могучим средством мышления.
     Ничего неожиданного и загадочного в этом нет. Не слово, не речь и мышление, а труд создал человека. Работа руки, а не просто работа голосовых связок была и остается основой и причиной возникновения и развития человеческой психики, человеческого сознания, человеческой воли, человеческого мышления, человеческой речи. Александр Иванович Мещеряков это хорошо понимал, и это понимание он заложил в фундамент всей своей педагогики.
     Может ли быть лучшее доказательство его правоты, правоты его педагогических принципов, чем то факт, что о нем рассказывают те самые люди, которых он, взяв за руку, уверенно вывел из мрака и безмолвия в мир полнокровной человеческой жизни, в мир труда, в мир науки - в широкий мир, где они теперь так же уверенно движутся сами? Когда-то они были его воспитанниками. Потом они стали его друзьями, его сотрудниками. Теперь они наследники и преемники дела его жизни, незаменимые участники сложнейшего эксперимента, приоткрывающего занавес над одной из глубочайших тайн мироздания - над тайной рождения человеческой души, личности, сознания. Александр Иванович передал свое дело в надежные руки. А дело великое. Разработка и усовершенствование педагогике, которая ставит своей целью превращение каждого ребенка в Настоящего Человека. Она доказала, что может это делать, преодолевая трудности, казалось бы, непреодолимые.
     Можно не сомневаться в том, что, выступив в печати с рассказом о своем лучшем друге, Юра, Саша, Сергей и Наташа обретут много новых хороших друзей, таких же верных и интересных, какими они умеют быть сами. Какими воспитал их Александр Иванович Мещеряков.

Александр Суворов:
     Каждый человек - это целый мир. Сколько людей, столько и разных миров.
     Но есть люди, мир которых необъятен, и всему в этом мире находится место: великой любви и великой ненависти, любой, малой и большой, беде любого, малого и большого, человека, и точно так же любой радости, любой заботе, любой тревоге. Не сверхчеловек, а самый обыкновенный человек, только, как говориться, с большой душой, в которой просторно всему человечеству, всем его малым и большим проблемам - человек с талантом. До сих пор не очень много было таких людей, но чем дальше, тем больше становится, а при коммунизме такими должны стать и обязательно станут все. Это норма. Та норма, при которой человеку дается возможность развить все свои необъятные способности, никем еще не измеренные и никогда не измеримые. Александр Иванович Мещеряков был именно таким человеком.
     Нам выпало счастье на протяжении многих лет видеть и близко знать этого замечательного человека. Он был и останется навсегда нашим близким другом, учителем, советчиком в любом деле. И нам бы очень хотелось, чтобы его идеи и его имя знала вся наша страна.
     Когда делаешь открытия, позволяющие управлять процессами - особенно психическими процессами, - ты должен быть очень совестливым человеком. Тут легче легкого поскользнуться на превращении человека в средство, в прославленного поговоркой подопытного кролика, который жив останется или сдохнет после эксперимента - все равно. Научная совесть Александра Ивановича была совершенно безупречной. Было время - что греха таить! - когда мы сами считали себя средством в руках науки, подопытными кроликами. Вглядываясь в свое будущее после университета, мы, перепевая чьи-то неумные песни, опасались:
     - Вот кончится эксперимент, будет доказано, что слепоглухие могут быть не менее грамотны, чем обычные люди, и отправит нас наука на свалку. Ну на улицу нас не вбросят, но определят на такую работу, где наше психологическое образование некуда будет девать.
     И вывод, исподволь нашептывавшийся нам некоторыми "добрыми людьми":
     - Надо на всякий случай готовиться к черным дням, деньги копить…
     Эти настроения доходили и до Александра Ивановича. Стремясь узнать поточнее, какого же все-таки следует ждать нам будущего, мы обращались к нему с разговорами об эксперименте, осторожно клоня речь к тому, что, мол, кончится "эксперимент" и что тогда?
     - При чем тут эксперимент? - резко обрывал эти речи Александр Иванович. - Вы учитесь для того, чтобы получить высшее образование, стать педагогами, а сможете - учеными. А главное, вы ядро будущего общества слепоглухих, его организаторы и руководители. Ваша цель - развить как можно большее количество слепоглухих до своего уровня и выше!
     Не так, не такими словами он говорил, но смысл всегда был именно этот. Никаких разговоров о "выгоде-невыгоде" спасения слепоглухих он слышать не хотел. Ведь человек - любой человек, в том числе слепоглухой, - не средство, а цель; говорить о "выгоде" или "невыгоде" от людей - значит превращать их в средство.
     Александр Иванович никогда не был бесстрастным наблюдателем, систематизатором фактов. Он никогда не был кем-то, кто нас изучает в качестве лишь "объектов". Научную суть своей работы он всегда подчинял сути гуманистической и потому-то был для нас самым близким, сердечным, понимающим другом. И был одновременно учителем совести, честности, обычной и научной, подавая нам всегда пример, каким должен быть настоящий ученый. Был и остается!
     Александр Иванович тяжело болел много лет, перенес два инфаркта, а третий оказался роковым. Но жаловаться на свои болезни он терпеть не мог. Надо было самим беспокоиться, не устал ли, не болит ли сердце. Пока не спросишь, он не скажет. Но если спросишь - не ломается, не скромничает, говорит правду, устал или нет. Вот ищу, как это назвать. Скромно? Не то. Простота? Опять не то, хотя и первое и второе у него есть. Надо такое, что соединило бы в себе и скромность и простоту в разумной дозе, как это у него и было… А! Нашел! Самое точное - естественность.
     Он был естественным, всегда самим собой, без тени показухи, театральности. Он никогда не делал ставку на дешевый эффект, на шум и блеск. Нам приходилось не раз выступать вместе с ним, пропагандируя нашу работу, мобилизуя общественное мнение для организации учебно-трудового комплекса, общества слепоглухих.
     Он всегда учитывал аудиторию, что ей следует говорить, чего не следует, чтобы все стало близко, понятно, интересно. Он учитывал, но не угождал. Он никогда не драматизировал нашу работу, не героизировал ее. Он говорил о ней спокойно, буднично, по-деловому. Он словно отвечал другу, с которым много лет не встречался, на вопрос:
     - Ну, как живешь? Над чем работаешь?
     И наши собственные выступления, чем естественней, проще, искренней они были, тем лучше дополняли его основной доклад. Мы словно помогали Александру Ивановичу рассказывать давно не виденному другу все так, чтобы он лучше понял, почувствовал, заинтересовался, вошел в курс дела. А для такой задачи, конечно, никакой показухи не надо.
     Эффект же от таких выступлений всегда был колоссальный, искренний, какого едва ли удалось бы добиться специально на эффект рассчитанными ухищрениями.
     И этот его естественный стиль пропаганды мы обязаны сохранить и развить дальше, как они бы сам развил.
     Можно быть учителем, но не другом. Можно быть и другом, ноне учителем. Александр Иванович сумел соединить в себе и то и другое. Даже не соединить, а слить, совместить. В лице Александра Ивановича друг - это учитель, и учитель - это друг. Он учил дружа и дружил уча.
     Помню, где-то в середине шестидесятых годов Александр Иванович исследовал в загорском интернате восприятие слепоглухих. О теме исследования я узнал, конечно, позже, уже будучи студентом психологического факультета МГУ, когда читал его статью. Читал и вспомнил один эпизод, когда у Александра Ивановича пропал целый рабочий день. Он вытащил меня тогда с урока и, ведя в лабораторию, сокрушался:
     - У нас вчера испортился фотоаппарат, и ничего за весь день сфотографировать не удалось. Я был страшно этим огорчен. Теперь приходится все повторять. Ничего не поделаешь, у ученых такое часто случается.
     Вот так и надо относиться к неудачам: сейчас не вышло - потом получится. Дружески объясняя, почему он прервал урок, как бы извиняясь за это, Александр Иванович одновременно учил хладнокровному отношению к неудачам, а в конечном счете такому важному качеству, как оптимизм.
     Есть люди, которые из-за царапины поднимают такой переполох, словно вспыхнула чумная эпидемия. Час читают нотацию на тему об осторожном поведении, год не проходят, дуясь за "физическое оскорбление". Александр Иванович не из таких людей. Как-то я катался на лыжах и забрался на посыпанную песком дорожку. Александр и директор интерната догнали меня и стали наступать на лыжи сзади, чтобы я притормозил и выбрался на снег. Я терпел, терпел, да и хватил кого-то лыжной палкой. Попало обоим. Разобрав, кого ударил, я был страшно перепуган, не очень ли больно начальству. Это было для меня худшим наказанием, и в добавлении я не нуждался. Но пострадавшее начальство, особенно Александр Иванович, хохотало…
     Я с детства привык к доброте и тянулся к добрым людям. В этом отношении мне очень везет с тех пор, как я попал в загорский интернат. А в школе для слепых, где я учился раньше, педагоги, конечно, были добрые, зато с ребячьим коллективом я вступил в форменную войну. Случалось, они меня и били, причем для меня неизвестно за что. Это надолго подорвало у меня доверие к сверстникам. Спасаясь от них, я зарылся в книги, перестал общаться с ребятами. В результате многие поведенческие навыки, навыки общения мне приходилось формировать у себя только теперь, на собственном опыте осознавая их необходимость (например, необходимость вежливости). И вот, впервые приехав к Александру Ивановичу в гости, я рассказал ему эту свою историю, не умея еще объяснить, почему так вышло. В ответ на эту откровенность я услышал от Александра Ивановича знаменательное признание. Что-то в таком смысле:
     - Я всегда мечтал и мечтаю сделать так, чтобы такие дети, как ты, не мучились больше в школах…
     Он имел в виду при этом не мою слепоглухоту, а психологическую атмосферу в детских коллективах, обычно очень колючую и потому трудную для привыкших к человеческому теплу, к доброте. Поистине цель по-настоящему доброго человека!
     Этот разговор происходил в кабинете Александра Ивановича, в самой дальней и спокойной комнате его квартиры. Там, справа от двери, стоит широченный диван-кровать, поперек которого можно свободно лежать, спустив ноги. Во время разговора о моей жизни в школе слепых мы с Александром Ивановичем как раз лежали поперек этого дивана, спустив ноги и удобно устроив головы на одной подушке. Никак не думал я тогда, что не пройдет и четырех лет, мы потеряем Александра Ивановича. Произошла эта ужасная, свалившаяся, как снег на голову, беда, по всей вероятности, на этом самом диване, в этом самом кабинете…

     Наталья Корнеева:
     Наш дорогой учитель Александр Иванович начина свою работу на проблемой слепоглухоты в то время, когда вышла книга Ольги Ивановны Скороходовой "Как я воспринимаю, представляю и понимаю окружающий мир". Эта книга доказывала людям, что здоровый человеческий мозг, даже лишенный зрительного и слухового восприятия, может функционировать нормально, если применить компенсирующие слепоглухоту средства познания и научно разработанные методы обучения. Буржуазные дефектологи изображали задачу тифлосурдопедагоги как поиск ключа к душе слепоглухого, представляющей собой сейф с сокровищами человеческой психики. Александр Иванович заявил, что если уж этот образ использовать, то надо сказать, и задача тифлосурдопедагога - с помощью компенсирующих средств и специальных методов обучения наполнить его.
     Однако Ольгу Ивановну воспринимали как из ряда вон выходящий феномен, а Александру Ивановичу предстояло организовать массовое обучение и трудоустройство слепоглухонемых. Это потребовало научной теории, конкретных методов, преодоления множества организационных трудностей, встающих на пути каждого нового дела.
     Результаты научных и практических трудов Александра Ивановича внушительны. Они основываются на богатейшей теоретической подготовке и замечательном педагогическом таланте.
     Александр Иванович - настоящий ученый, и не только за письменным столом. Он никогда не требовал от человека больше того, что тат мог дать, и боялся перейти за эти границы, заставить человека почувствовать себя неуверенно. Разговаривая с нами, он всегда держал руку собеседника в своей, слушал внимательно, глядя в одну точку, будто видел наши мысли и проникал за их словесную оболочку, время от времени энергично сжимал пальцы собеседника, слегка встряхивал, и мы понимали этот жест так: "Верь в себя, иди дальше".
     Нельзя требовать от человека того, что он не может, и навязывать то, что он принять не в состоянии, как бы правильна и полезна ни была предлагаемая идея, - этот принцип в отношении к людям делал Александра Ивановича удивительно мудрым и педагогичным. Меня поражали его терпение и такт в дни наших разногласий на первых курсах университета, когда одни рвались в карьер, чтобы не отставать от зрячеслышащих студентов, другие настаивали на качественной и специфической переработке учебных материалов. Как бережно, тактично направлял он энергию заблудшего "бунтаря" в нужное русло, не торопясь извергнуть священный гнев, показать себя борцом за истину! Мы старались оправдать его тактичное доверие - искренность и страстность остались, а эгоизм, недальновидность, упрямство и прочие наши "достоинства" постепенно исчезли. Мы старались быть достойными его отношения к нам.
     Александр Иванович обладал мягким и теплым обаянием, которое исходило не только от его располагающей внешности, но и от спокойной силы понимания и готовности помочь. Он не конфузил собеседника, обращая внимание не его недостатки в образовании и воспитании, но его доброжелательность и корректность, ясность и краткость выражения мысли помогали человеку как бы самому видать свои недостатки, вызывали стремление их исправить. Когда же собеседник был настроен воинственно и ситуация обострялась, Александр Иванович с обезоруживающей улыбкой полушутя-полусерьезно говорил: "Виноват, но заслуживаю снисхождения". И устанавливалась атмосфера доброжелательности. Но если речь шал о косности, подлости, он был совсем другим…
     Между собой мы назвали его папой: ведь он нас создал, создал своим творческим трудом. Когда он услышал об этом, весело и удивленно переспросил: "Папа?" - и смущенно улыбнулся.

     Юрий Лернер:
     Есть люди, с которыми встречаешься много тысяч раз, но вот по какой-либо причине расстаешься с ними и сразу забудешь. Вспомнить-то о них и нечего - какие-то формальные люди, работают лишь бы отработать свое время. Но есть и такие, которые после первой же встречи запоминаются на всю жизнь. Именно такой Александр Иванович Мещеряков.
     Впервые я познакомился с Александром Ивановичем осенью 1958 года, когда приезжал из Ленинграда в Москву на консультацию к профессору Ивану Ивановичу Соколянскому. Мне сказали, что со мной хочет познакомиться Александр Иванович Мещеряков. Ко мне подошел молодой веселый мужчина. По его улыбке, по энергичному пожатию руки я сразу понял, что человек это очень добрый и общительный. Так оно и оказалось. Он всем очень живо интересовался, задав много вопросов.
     После этой первой встречи Александр Иванович во время своих нечастых командировок в Ленинград, где я тогда жил, обязательно заходил ко мне. Он всегда просиживал у нас по нескольку часов - долго разговаривал с моими родителями, учительницей (для прохождения школьного курса мне выделили индивидуальную учительницу), расспрашивал меня об учебе, о жизни, о трудностях, неудачах, успехах.
     Я его в то время еще плохо знал и немного побаивался, тем более что меня частенько пугали: вот напишем Александру Ивановичу, как ты плохо учишься, а он очень строгий человек. Но Александр Иванович всегда наводящими вопросами добивался, чтобы я ему обо всем без утайки рассказывал. Когда же я, краснея и запинаясь, рассказывал ему о своих проказах, он всегда от души смеялся. Когда же я говорил о своих успехах, он только хлопал меня по плечу. Перехваливать он не любил.
     В 1964 году я приехал из Ленинграда в загорскую школу-интернат. Теперь я еще лучше узнал Александра Ивановича.
     Помню, как-то на уроке физкультуры мы учились сохранять равновесие, ходя по узкой доске. У нас это никак не получалось. В это время приехал Александр Иванович. Он встал на доску и предложил нам сделать так же. Мы становимся, но очень скоро падаем, а он стоит незыблемо и смеется - любуется нашим упорством, да еще и подзадоривает. А потом показал нам другое упражнение: стал перебрасывать нас вниз головой через свою руку. Мы визжим, смеемся, а он вместе с нами веселится…
     В другой раз был у меня с Олегом Валентиновичем, нашим директором, конфликт из-за учителя по труду. В присутствии Олега Валентиновича я пожаловался Александру Ивановичу. А Александр Иванович переводит мне в ходе нашего разговора: "Вот Олег Валентинович говорит, что это просто недоразумение". Я был очень расстроен и стал возражать. Но дело потом действительно оказалось недоразумением. После этого уже вечером встретил меня Александр Иванович на лестнице и говорит: "Ну что ты теперь скажешь в свое оправдание? Эх ты!" А сам улыбается, точно добавляет без слов: "Ну ничего, ничего особенно не переживай, все бывает".
     В 1971 году мы переехали в Москву для подготовки в ВУЗ. Теперь Александр Иванович стал непосредственным нашим руководителем.
     Годы учебы. Александр Иванович очень плохо себя чувствует - у него больное сердце. Но он находит и время, и силы интересоваться нашей учебой, во всем помогать нам.
     Помню, был конец первого семестра. У меня тройка по логике. Я в отчаянии. Еще много экзаменов, а надо пересдавать и этот. Родители мои тоже расстроены.
     Специально по этому поводу приехал Александр Иванович. Я думал, что он страшно рассердится. Но тут тяжелая рука ложится мне на левое плечо и с силой нажимает, после чего Александр Иванович без всяких предисловий, спокойно и четко дактилирует мне: "Юра, я слышал, ты очень расстроен экзаменом по логике. Это все пустяки, расстраиваться тут не надо. У тебя вовсе не плохо, а удовлетворительно. Тройки были и у меня. А родителям ты объясни, что они не правы и расстраиваются напрасно. Экзамен пересдавать не надо. Прежде всего надо беречь здоровье".
     Больше он мне ничего не сказал, но как много заставили меня думать его слова!
     Летом 1972 года мы устроили поездку по маршруту Ленинград-Таллин-Рига в честь окончания первого курса. Александр Иванович поехал с нами. Здесь мы еще лучше узнали своего учителя. Он во всем помогал нам, давал очень ценные советы, улаживал возникавшие между нами недоразумения, шутил и веселился вместе с нами.
     Запомнил я и такой случай. У меня было очень плохое настроение. Я жаловался одному нашему общему знакомому, что совершенно не чувствую удовлетворения от своей учебы и работы. Наш знакомый шутливо возразил: "Вот Александр Иванович говорит, что у тебя все еще впереди, не расстраивайся пока". Я стал доказывать, что так и жизнь пройдет, а все еще впереди будет. Александр Иванович с этим никак не соглашается и туту же спрашивает: "А когда ты напишешь письмо Ольге Ивановне Скороходовой? Ведь ты давно собирался…" Я решил поймать его на слове и говорю: "Ладно, успею, все еще впереди". Наш знакомый от души рассмеялся, а Александр Иванович положил мне руку на плечо и с силой нажал. Этим он молча сказал мне, что шутливая дискуссия выиграна мной…
     В последнее время мы с ним работали над темами "Средства коррекции в лепке" и "Проблемы цветов у слепоглухонемых". У нас на эти тем шли очень частые и оживленные споры. Возникла недавно и еще одна проблема - проблема записи брайлевской литературы на магнитофонные ленты с помощью специального прибора магнитографа и исследование положительных и отрицательных сторон такого способа записи. Эту мою идею Александр Иванович одобрил. Он сказал, что очень хотел бы, чтобы такой аппарат у нас были в лаборатории.
     29 октября 1974 года Александр Иванович пришел к нам в школу, чтобы побеседовать о текущих делах и поделиться своей большой радостью - вышла в свет его книга "Слепоглухонемые дети". Он подарил каждому из нас по экземпляру книги со своим автографом. Мы были очень рады и довольны. В своей дарственной надписи Александр Иванович каждому из нас пожелал успехов именно в той области, которую каждый из нас разрабатывает. Мне он пожелал успехов в лепке.
     Затем мы перешли к злободневным вопросам. Главным вопросом был вопрос о комплексе. Александр Иванович и Ольга Ивановна Скороходова, которая здесь же присутствовала, говорили, что необходимо в борьбу за комплекс бросить все резервы и действовать самым решительным образом. Потом Наташа Корнеева попросила Александра Ивановича высказать свое мнение о наших курсовых работах. Он ответил, что это очень выжный вопрос и нам надо специально собраться, чтобы обсудит его. После этого он ушел. Ушел навсегда.

     Сергей Сироткин:
     - Кто? - спрашивает у меня мужская рука.
     Я очень удивлен. Стою в воде, кругом бегут волны. Передо мной крупный мужчина в трусах и шляпе. Его большая рука, слегка покрытая мягкими редкими волосинками, находится под моей ладонью и ждет ответа.
     Изумление не проходит. Я пытаюсь сообразить, кто же может оказаться в Крыму, да еще в море рядом со мной из тез немногих, что общаются с нами, слепоглухими, дактильно (то есть с помощью пальцевой азбуки для глухонемых). Осторожно ощупываю руку, которая легонько потряхивает мою. В глубине сознания зашевелилась что-то смутно знакомое.
     - Кто? - снова продактилировала рука.
     - Александр Иванович?!
     Рука всколыхнулась, живо потрясла мою, обхватила мои плечи и прижала к своей обнаженной и еще сухой, не тронутой морской волной груди, энергично и ласково потряхивая меня.
     - Александр Иванович!!! Здравствуйте! - радостно крикнул я и обнял его. Потом мы крепко пожали друг другу руки.
     Все это произошло летом 1965 года в Крыму, на пляже гурзуфского молодежного лагеря "Спутник". Был предпоследний день нашего (моего и родных) пребывания на Черном море. А Александр Иванович со своей семьей только приехал в отпуск в Алушту. Перед отъездом в Крым он взял у Ольги Ивановны Скороходовой наш адрес и на другой же день по прибытии в Алушту поехал в Гурзуф ко мне. Дома нас не было. Тогда он зашел к соседям, узнал у них, что мы на пляже. Мне было очень приятно и прямо-таки лестно, что Александр Иванович разыскал меня здесь, в Крыму. Я почувствовал в нем человека, способного быть большим другом, а не просто хорошим руководителем, болеющим за свое дело.
     Мы вышли на берег и устроились на топчане беседовать. Потом пошли в воду.
     - Поплывемте далеко! - предложил я. - И попробуем дактильно говорить!
     Александр Иванович продолжительно и энергично потряс мою руку, принимая предложение.
     Мы поплыли рядом, держась за руки и работая один левой рукой, а другой - правой. Александр Иванович начал дактилировать (к сожалению и досаде своей, уже не помню о чем). Периодически мы отнимали друг у друга руки и плыли не соприкасаясь. Александр Иванович изредка брал меня за левый локоть, слегка потряхивая им, указывал мне направление.
     Вернувшись на берег, мы разговорились с Александром Ивановичем о проблемах слепоглухих. Здесь, у Черного моря, я узнал, что главной проблемой является создание учебно-трудового комплекса для слепоглухих. Мой собеседник рассказал, каким он видит себе этот комплекс. Детский сад, школа и предприятие с жилыми домами и клубом будут составлять один городок, где будут проживать слепоглухие всех возрастов. Здесь они будут вместе, им не будет скучно. Они всегда будут друг с другом разговаривать на пальцах (дактильно), жестами и при помощи специальных аппаратов (телетакторов и коммуникаторов). Этих условий для общения слепоглухих между собой и для общения их с окружающими зрячеслышащими людьми нет в обычных школах и дома. В клубе слепоглухие будут играть, танцевать, проводить праздники и торжества. Будут библиотека, спортплощадка, бассейн, сад…
     Какое заманчивое будущее! Слушая романтически окрашенные мечты Александра Ивановича, я и сам заражался его идеями. Благодаря ему я стал вскоре участвовать в борьбе за их осуществление.
     Помню, я болел и лежал в изоляторе детского дома. Александр Иванович пришел в изолятор, подсел к моей кровати и завел разговор о подключении нашей детдомовской комсомольской организации к борьбе за комплекс. И сразу конкретное предложение:
     - Напиши о жизни в детском доме и работе комсомольской организации в "Комсомольскую правду". Как можно скорее. В конце статьи напишите, что деьский дом стал тесен, нужен уже комплекс.
     Это был первый призыв к нам, воспитанникам детского дома, бороться за судьбу слепоглухих.
     - Поскорее напишите, - подбадривающе ласково, но настойчиво тряхнув мою руку, закончил деловой разговор Александр Иванович. И еще долго он сидел возле моей кровати, держа мою руку в своих больших и добрых ладонях…
     Статья в "Комсомолку" была написана мною как комсоргом детдома. В ней я рассказал о системе обучения в детдоме (разделение учащихся на маленькие группы в три-четыре человека, с использованием технических средств коммуникации), о делах пионерской и комсомольской организации (контроль за чистотой и порядком в детдоме в форме патрулирования, шефские занятия с малышами лепкой, поделками из бумаги, проведение праздников). Немного рассказал об увлечениях Юры Лернера лепкой и Наташи Корнеевой поэзией (привел два ее стихотворения). Закончил статью просьбой помочь в создании комплекса - тем, ради чего, собственно и была написана статья.
     Потом Александр Иванович пригласил меня к себе домой, чтобы обсудить ее. Мы сидели на широком диване в его кабинете. Напротив нас - книжный шкаф, справа у окна - письменный стол, заваленный бумагами и книгами.
     Долго и внимательно читал он мою заметку. А я сижу и освежаю душу гордостью и счастьем, что делаю важное дело, по которому приехал к Александру Ивановичу. Но хватит мыслей о себе, я снимаю руку с его руки, осторожно провожу ею по рукаву пиджака Александра Ивановича, добираюсь до головы. Мои пальцы зарываются в мягкие кудри. Голова плавно подвинулась ко мне (чтобы мне было удобнее осмотреть ее). Опускаю руку на грудь, около лацкана. Мещеряков берет мою руку за запястье.
     - Александр Иванович, а как Соколянский относился к комплексу? - спрашиваю я.
     - Он тоже мечтал о нем. Он даже разработал примерный проект комплекса. Но последние годы он не верил в это дело. Вероятно, устал - у него была трудная жизнь…
     - А вы верите в комплекс?
     - Да. Но надо очень много хлопотать, - ответил Мещеряков. - Это мечта моей жизни. Мы должны довести дело Соколянского до конца…
     Неожиданно Александр Иванович сказал:
     - У меня недавно был инфаркт. Жизнь моя была на волоске… Если я умру, надо, чтобы дело с комплексам не заглохло. Я очень надеюсь на вас.
     Можно сказать, что Александр Иванович еще за шесть лет до своей смерти оставил на (в моем лице) завещание - добиться комплекса для слепоглухих.

"Молодой коммунист"
№2-1975